Выставка, посвященная газетам,
продолжает цикл культурологических проектов, которые всегда так удавались
галерее "Ковчег". Экспозиции, посвященные еде и курению, пляжному отдыху и
собраниям, были исследованиями не столько отечественного изобразительного
искусства, сколько культуры советской повседневности, которую кураторы "Ковчега"
рассматривали, тактично избегая любых идеологических клише, с равным вниманием
присматриваясь к мнениям, казалось бы, противоположных сторон – авангардистов и
соцреалистов, левых мосховсцев и представителей современного искусства. Впрочем,
если представителей оппозиционных художественных лагерей еще можно было
уговорить разделить трапезу и дать друг другу прикурить, то вот к газетам они
относятся явно по-разному. Да и сама газета в советской культуре была предметом,
обладающим весьма двусмысленным статусом. С одной стороны, эти многотиражные
скрижали официальной идеологии были предметом почти сакральным. С другой
стороны, газета играла роль универсальной хозяйственной бумаги, которую не
гнушались использовать в самых низменных целях: в лучшем случае в качестве
скатерти, как и поступили на вернисаже в "Ковчеге", сервировав фуршет на
газетке.
Весьма показателен рисунок Николая
Чернышева "Встреча с беспризорными" 1934 года: комсомолки в красных косынках
протягивают газеты шпане в кепариках. Впрочем, беспризорники, скорее всего,
используют их не для чтения, а для самокруток вроде тех, которые уже свисают у
них с губы. Художников, чьи работы представлены на выставке, также можно
поделить на тех, кто изображает газеты в руках своих персонажей – читателей, и
тех, кто использует газетную бумагу как материал. Разумеется, "ресайклингом"
идеологической макулатуры в искусство в советские времена занимались прежде
всего нонконформисты и представители современного искусства. В "Ковчеге" можно
увидеть и инсталляцию Дмитрия Александровича Пригова "Плачущий глаз" – око со
слезой нарисовано на увесистой стопке газет. И "Портреты", написанные Федором
Семеновым-Амурским в 1960-е годы прямо на газетной бумаге – так, что строки
передовиц проступают сквозь лица. И ранние, середины 1980-х, коллажи Константина
Батынкова "Союзпечать" – газетные розочки и помпоны на фоне газетных же страниц,
в том числе и из раритетной китайской прессы. Но нельзя сказать, что прессу
рвут, комкают и разрисовывают в художественных целях лишь затем, чтобы выразить
свое презрение к печатному слову. Зарисовки журналистов, сделанные Павлом
Шевелевым в 2005 году на страницах изданий, в которых эти авторы печатаются
(Валерий Панюшкин – на странице "Коммерсанта", Александр Проханов – на развороте
"Завтра" и так далее), выглядят почти парадными корпоративными портретами.
Столь же разнообразны мотивы, заставляющие
художников изображать газеты в натюрмортах или в руках своих моделей. Для
Ростислава Янкуса, изобразившего в 1921 году своего кубистического "Рабочего",
или для Оскара Рабина, вклеившего фрагмент газеты в свой натюрморт 1990 года,
покрытые шрифтом страницы – просто элемент определенной эстетики, требующей
ввести в живопись слова и буквы. Для автора классических полотен соцреализма
"Декрет о мире" и "Декрет о земле" Владимира Серова газета – это вездесущий глас
идеологии: именно из газет герои его картин знакомятся с вынесенными в заглавие
первыми заповедями советской власти. А для нонконформиста Владимира
Янкилевского, изображавшего мутантов с газетными страницами в руках, газета,
судя по всему, способ маркировать своих сюрреалистических монстров как некий
гротескный образ советского мира.
Впрочем, чем
больше всматриваешься в эти, казалось бы, совершенно противоположные по смыслу
работы, тем яснее понимаешь, что для них газета имеет и некий общий смысл. Из
киношных боевиков известно, что газета с сегодняшней датой, которую сжимает на
фотографии жертва похищения,– чуть ли не единственная достоверная гарантия того,
что заложник все еще жив. Газеты в произведениях искусства, сколь бы разной ни
была их идеология, оказываются вещественным доказательством того, что время все
еще продолжает идти. Идет оно, конечно, по-разному: то победоносно быстро, как у
воспевающих меняющийся мир советских художников 1920-х – начала 1930-х, то
безнадежно-рутинно, как у нонконформистов эпохи застоя. Но так или иначе,
газетная бумага оказывается этим самым веществом времени, материей
повседневности – и в этом качестве она в равной степени притягательна для
художников самых различных убеждений и поколений.
