— По нынешним временам общественная организация, которой 15 лет, либо давно уже скурвилась, либо сильно окрепла. Мне кажется, мы, скорее, сцементировались. Мы прошли по всему спектру проблем, связанных со СМИ. У нас были разные приоритеты — этические стандарты внутри СМИ, налаживание цивилизованных отношений между властью и прессой, создание регионального законодательства… Лет 7 мы занимались проблемой взаимодействия судов со СМИ. Сегодня мы заняты программой по спасению отдельных журналистов. Самой популярной нашей программе — 8 лет, это мониторинг (нарушений прав журналистов. — Н. Р.). И факты доказывают: количество конфликтов в сфере СМИ не убывает. Оно как было порядка 1,5 тыс. в год (регистрируемых нами), так и осталось. То, что в 2005-м, слава Богу, убили меньше людей, — замечательно. Но это не доказывает, что в 2006-м будет то же самое. За то время, что мы занимаемся мониторингом, погибли более 200 журналистов. Быть просто регистратором чужих болей, бед и обид, конечно, тоже нужно, но это не та организация, которую я когда-то создавал.
Теперь мы можем все реже рассчитывать на реальный общественный резонанс, наши пресс-конференции стали неинтересными для СМИ. Мы забыли, как выглядят телекамеры. А ведь на них выступают люди, потерпевшие фиаско, в трагической ситуации. Всего 5 лет назад на пресс-конференцию Гриши Пасько журналисты ломились. Мне говорят: раньше был общественный интерес, а сейчас его нет. Но я думаю, что с обществом ничего особенного еще не сделали, его попросту лишили информации. Общество, которое в зеркале ТВ видит в основном хороших политиков, плохих олигархов, хороших ментов, плохих бандитов (или наоборот), видит ТВ, на котором вообще нет России, располагает к равнодушию к собственной жизни, сосредотачивается на выживании.
— Вы всегда позиционировали себя как организацию, не принадлежащую напрямую к журналистскому сообществу. Почему?
— Мы не часть Союза журналистов, среди нас журналисты — люди скорее случайные, чем постоянные. Мы скорее внешнее плечо, подставленное под журналистику, чем часть ее тела. Но основные оппоненты прессы, то есть власти разного уровня, общения с нами уже стараются избегать. У меня очень неприятное ощущение того, что с появлением Общественной палаты (ОП) контакт перенесся на нее: вот с ними, мол, есть о чем разговаривать — это уполномоченное президентом общество. А мы никогда не были президентом уполномочены и не можем мы по этому принципу существовать. Я в одиночестве еще могу: входил в комиссию по правам человека и сейчас — член памфиловского совета (Совет по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека при президенте во главе с Эллой Памфиловой. — Н. Р.). Но основную игру мы не то чтобы проиграли — жизнь проиграла. Для меня кризис в том, что раньше мы могли работать с проблемами и со СМИ. А сегодня мы работаем с последствиями проблем и с отдельными журналистами. И меня очень тревожит ОП, которая уже прославилась несколькими «замечательными» решениями — например, решением не называть доллар долларом или решением о том, что на госслужбу надо принимать только тех, кто прошел военную службу. А что делать с действующими, но не прошедшими?
— Иванова хотят убрать, не иначе.
— Путина тоже! Видимо, в ОП подрывную деятельность ведут. Меня сильно беспокоит то, что в ОП занялись журналистской этикой и даже объявили, что попытаются встроить этику в рамки закона. Но ведь этический кодекс — это не ножные кандалы, которые можно сделать более или менее удобными для хождения! Это нимб, то, к чему тянуться надо! Этические кодексы приходят в результате пути, а не в начале его. Ведь сегодня пункт «не лги» стал бы самоубийством почти для любого СМИ. А если эту простую, легко исполнимую заповедь записать нельзя, потому что это неосуществимо, то зачем сыр-бор городить? Думаю, на уровне юристов эта история должна провалиться: этика не может быть закреплена законодательно.
— В 91-м фонд создавался на средства редакций…
— И творческих союзов, и никто этого не боялся. Тогда еще Гайдар не пришел, все были богатые. По 30 тыс. внесли Союзы кинематографистов и журналистов, «МК», «АиФ»… В общей сложности собрали 360 тысяч рублей. И первое серьезное думанье возникло на тему, куда тратить деньги.
— …а сейчас на чьи деньги должны существовать подобные организации?
— Это простая загадка. Мы не можем брать деньги у власти. И не потому, что мы плохо относимся к ней (мы по-разному к разным ее действиям относимся), но все наши действия направлены на защиту журналистики от власти. Мы охотно бы брали деньги у богатых людей в России — благотворительные взносы получать можем. Но пока нашелся только один безумный, который с нами заключил договор на три года. И теперь он находится под Читой. «Открытая Россия» была единственной организацией, которая не побоялась. Кто еще? Перед дефолтом в 96—97-м году я очень гордился тем, что 10% бюджета фонда базировалось на спонсорской помощи крупных региональных телекомпаний. СМИ содержали организацию, защищавшую их интересы. Потом наступил дефолт, потом началось безумное акционирование. И хотя сегодня они могли бы позволить себе это в значительно бо€льших размерах, чем раньше, боюсь, что мои разговоры могли бы быть восприняты как разговор бывшего председателя лицензионной комиссии с бывшими клиентами, которым он выдавал лицензии. А мне бы этого не хотелось. Я не хочу, чтобы деньги давали Симонову, хочу, чтобы давали фонду. Так что мы обречены стоять в очереди. Мы получаем различные деньги от частных и государственных заграничных фондов — европейских, американских. А разговоры о том, что организации, получающие средства из-за границы, обеспечивают эту заграницу нужными ей материалами, скорее имеют другую подоплеку. Обидно, что на наши материалы внимание обращают только заграничные аналитики.
Пора бы нам подвергнуть анализу то, что мы делаем. Мы зачастую этого не успеваем, потому что мы на треть сократили штат — до 13 человек. Более 2 лет переписывались с Генпрокуратурой по поводу криминальных наездов — угроз, нападений на редакции, журналистов, убийств… Получали ответы о ходе расследований. И надо бы посмотреть все запросы, все ответы, прийти к выводу, сколько же криминального насилия было, сколько осталось нерасследованным и сколько осталось поводов для ностальгии по справедливости. За годы этой переписки прокуратура стала предъявлять обвинения по одной из самых неработающих статей УК — 144, «воспрепятствование профессиональной деятельности журналиста».
Я мечтаю провести анализ дел по искам о защите чести и достоинства, посмотреть, как год от года растет цена иска. Это рост благополучия в стране или рост самоуважения чиновников? Но организация, которая занимается сбором сведений, не может этого сделать без дополнительных средств.
Картина никогда не была благостной, но мы всегда знали, где у нас тыл, где фронт, где соседи. А сегодня мы — на острове: неизвестно, где у нас левый фланг, а где правый. Мы провели читательскую конференцию в день 15-летия. И приятно, что существуют десятки людей, которые хорошо помнят, что сделал для них фонд. Есть и газеты, которые это помнят. Хорошо и то, что ваша помнит. Когда «Новую ежедневную газету» за месяц до выхода обокрали, единственной организацией, которая помогла достать деньги на компьютеры, был фонд. Газета вышла. За 15 лет мы помогли сотням людей и организаций. У нас было 10 отделений, но как только прекратилось централизованное финансирование, выжило только одно — Центр защиты прав прессы в Воронеже. Бывший руководитель Брянского центра работает сейчас в фонде, бывший юрист Волгоградского — наш корреспондент, бывший глава Красноярского пошел в официальную власть — стал представителем Минпечати. Зато красноярский же юрист, накопив знания за счет фонда, стал сукиным сыном — применяет их для отлова СМИ.
Было много людей, которым мы помогли и вопреки своему мнению о них. Мы помогали тем, с кем мы предпочли бы в других обстоятельствах не иметь дела, но в отношении кого был нарушен закон. Был, например, очень наглый политолог в аппарате Аяцкова. Но его необходимо было защитить: то, что было сделано в отношении него, могло бы быть позже использовано и по отношению к журналистам. А что случилось? Устроили обыск, нашли статью, которую он передал в газету, и на основании ее завели дело о клевете. Но фокус в том, что завели из-за абзаца, который в газете не был напечатан! Текст-де был передан редактору, и это — клевета. Ему дали 7 месяцев. Это чудовищно! Никогда не забуду и человека, которого приговорили к 3 годам. Он бежал, пришел в фонд. Мы добились года условно. После чего он пожелал быть устроенным на работу, но мы сказали: «Ни за что и никогда». Мы защищали не его и не газету, которая была рекламным листком одного из кандидатов и мочила другого, а возможность СМИ высказывать иные мнения. Он сказал: «Сожгу себя на Красной площади». Я ответил: «Готов дать пятак, чтобы ты туда доехал». И в 91-м, и в 93-м годах фонд был единственной организацией, высказавшейся против незаконного закрытия коммунистических газет.
Мы много сделали для того, чтобы в этой среде был нормальный климат. То, что мы не сумели этого сделать, — наша большая боль, но не думаю, что вина.
Наталия РОСТОВА
