В 1990-1991 годах Запад – и США, и Европа – панически боялись распада
СССР. Иметь дело с одним вменяемым Горбачевым казалось гораздо проще, чем с
дюжиной суверенных президентов на той же территории. Мой отец, который после
августовского 1991 года путча был назначен министром иностранных дел СССР,
рассказывал, что американцы исправно информировали его о контактах Ельцина с
администрацией Буша, чтобы у Горбачева не сложилось впечатления, что за его
спиной идет какая-то игра. Как ни любимы и влиятельны были у нас в те дни
американцы, они, однако, не смогли предотвратить беловежского заговора. И тогда,
чтобы скрыть это свое крупнейшее политическое поражение, стали всюду
рассказывать о том, что развал СССР и был их стратегической задачей.
Нам, со своей стороны, тоже как-то неловко признать, что в гости к
друзьям и родственникам мы теперь ездим, подвергаясь на границах таможенным
досмотрам, исключительно по собственной глупости. Иностранный заговор – куда
удобнее. Так сложился один из главных мифов нашего времени.
Есть у нас и еще один любимый миф: о заговоре иностранных фондов с
русскими правозащитниками в целях ослабления России. Он явно дает себя знать в
недавнем послании президента Путина Федеральному Собранию.
И в этой колонке, и в своем журнале (кстати, основанном при помощи гранта
от Европейской Комиссии) я неоднократно высказывался о «свободологах» похлеще,
чем Путин. Однако то, что уместно в полемике в прессе – вряд ли уместно в
главном политическом выступлении года.
На то четыре причины:
Во-первых, «разборка» с правозащитниками и благотворителями – это
мелковато для президента великой страны.
Во-вторых, это производит плохое впечатление на международную
общественность. В последние несколько недель мода на обсуждение авторитаризма в
России, столь не нравящаяся нашему президенту, сама по себе выдохлась; а после
его выступления вернулась вновь.
В-третьих, никакого заговора нет. Западные государственные и частные
организации, работающие в сфере международной помощи, существуют по законам
любой бюрократии: С одной стороны, они действительно хотят сделать лучше. С
другой, заинтересованы в самосохранении, т.е. в хороших отчетах, новых бюджетах,
интересных командировках и проч. Я с трудом представляю, как в этой среде могут
рождаться «подрывные» стратегии.
Другое дело, как формируются представления о том, что есть «лучше», и как
определяются отчетные показатели. Сегодня влияние свободологов на
благотворительные организации и западную прессу превосходит выражаемые ими,
свободологами, общественные потребности. Но это, скорее, проблема для западных
налогоплательщиков. С другой стороны, еще задолго до того, как Путин заговорил о
том, что свобода прессы – это, прежде всего, экономическая независимость,
западные фонды стали обучать наших журналистов управлению медиа как бизнесом. И
если сегодня в России есть медиакомпании, соответствующие путинскому идеалу, то
далеко не в последнюю очередь – благодаря иностранной помощи.
Гарри Каспаров не нуждается в грантовой поддержке для того, чтобы,
выступая от имени Комитета 2008 в Конгрессе США, требовать исключения России из
«большой восьмерки». А советский диссидент Эдуард Лозанский, там же называющий
это вредной глупостью, не состоит на службе русского правительства. Проще
говоря, жизнь слишком сложна, чтобы описываться теорией заговора.
В-четвертых, наконец, уж так у нас повелось то ли с советских времен, то
ли раньше, что призывы верховной власти «разрешать и поощрять» так и остаются
призывами, а, напротив, «держать и не пущать» нижестоящие инстанции воспринимают
как руководство к действию.
Неужели президент Путин не понимает, как устроена его собственная страна?
Тогда чем он отличается от «демократов»?
Алексей
Панкин
